Наряд. Книга 1. Чёрное небо - Ярослав Калака

Через пятнадцать минут я уже вполне овладел своими чувствами. Недаром некоторые сравнивают выброс с рождением, хотя мне такая аналогия кажется слишком надуманной, – ведь никто не помнит, что чувствовал, когда рождался; гораздо лучше это сравнивать с ощущениями первых мгновений первого прыжка с парашютом – мозг также теряет привычные ориентиры, и всё сперва несётся перед глазами на манер калейдоскопа.

Моя догадка о бомбоубежище гражданской обороны подтвердилось обилием старых выцветших стендов во второй комнате. Все они были посвящены защите от поражающих факторов ядерного оружия, а на одном из них даже рассматривался допотопный дозиметр ДП-5В. Содержание наглядных пособий вызывало усмешку. Сотни, даже тысячи пророчеств, предположений и домыслов; книг, фильмов и компьютерных игр, – всё мимо. Третья мировая война началась и завершилась, если не брать в расчёт партизанское сопротивление, практически без единого, даже самого скромного, ядерного взрыва.

Я подтянул штаны и начал аккуратно подниматься по лестнице, стараясь не жмуриться. Начинался новый ясный весенний день. Как можно аккуратнее осмотрел местность вокруг, обнаружив полное отсутствие в пределах видимости каких-либо живых существ. Понимая, что медлить нет причин и надо быстрее отойти от точки, я начал своё движение, старательно не покидая тени росших над восемнадцатой громадных сосен, которые узенькой рощицей доходили до заброшенного неподалёку хуторка состоящего всего из нескольких домов. Конечно, в пределах Москвы, а я находился на одной из её окраин, из-за обилия босоножек электронный глаз Глобальной спутниковой системы наблюдения предпочитал ничего не видеть, точнее, видеть, но не реагировать. Но всё же стоило стараться изо всех сил, не демаскировать точку. Миновав хуторок, можно будет не бояться чистого неба.

Земля парила дымкой, а в небе кружили птицы. Я дошёл до начала хутора. Он был совсем мал – в одну коротенькую улочку, слева три дома, справа четыре. Почти все они не сохранили своих крыш, некоторые – не всех стен. Раздумывая, пройти ли по тому, что было улочкой когда-то, или обойти брошенное селение задворками, я на секунду замер, прислушиваясь. Было тихо, безмятежно тихо, и я решил идти по центру. По пути мне попалась цистерна на автомобильном прицепе, с потрескавшимися, облезлыми колёсами, а на другом конце посёлка – ржавый автобус, брошенный сбоку от дороги.

Я шёл тихо, быстро и сосредоточенно озираясь по сторонам. Конечно, патруль саксов не станет сидеть на каком-нибудь чердаке полуразвалившемся дома, ожидая сам не зная чего. Однако встреча с бродягой в своём самом худшем варианте тоже представляла немалую опасность. Дальше я двинулся на пригорок, ожидая, что это не что иное, как насыпь шоссе, которое мне нужно было отыскать для ориентира. Так и оказалось. Правда, асфальт был сильно разрушен, однако его было достаточно, чтобы с полной уверенностью сказать, что это была та дорога, которую я и искал.

Идти по ней не следовало, так она неплохо просматривалось со всех сторон, гораздо лучше было продвигаться немного поодаль, используя бывшую автостраду как ориентир. Постепенно, с каждым шагом чувство, будто я шагаю по тонкому льду, ослабевало, я как бы стал частью окружающего мира, впитывая каждый его запах, каждый порыв ветерка и стараясь расслышать каждый, даже самый незначительный, его звук. Буйство весны царило вокруг. Бабочки, жуки и прочая мошкара деловито торопилась по своим маленьким делам. Набухали и распускались почки, росла свежая ярко-зелёная трава. А в одном месте я увидел даже несколько распустившихся одуванчиков. Они насквозь тронули меня своим ярко-жёлтым цветом. За последнее время я привык только к оттенкам серого цвета, так свойственного катакомбам. Примерно то же самое происходит со вкусом человека, которому долгое время не приходилось нормально питаться: обыкновенные продукты кажутся ему неестественно сладкими и чересчур вкусными.

Всё это в лучах торопившегося взойти солнца скрашивало впечатление от мерзости запустения, царившей вокруг, – я имею в виду, то, что осталось от когда-то жилых домов, наполненных прежде людской речью, криками, смехом. От дорог, ныне разрушенных травой, водой и морозами; от самых разных строений и объектов, превратившихся в техногенных мертвецов и постепенно истлевающих – кирпич за кирпичом. Всё это, называющееся когда-то ёмким словосочетанием – инфраструктура цивилизации, – было брошено, как и вся Москва, поделённая оккупантами на семь секторов. Местная администрация Альянса, обосновавшаяся в Московском Кремле, комендатуры, рассыпанные по городу. Бродяги, получившие прозвище босоножек, и обслуживающее Альянс население, прозванное мартышками за электронные ошейники, с помощью которых они подвергались со стороны хозяев неусыпному контролю – вот и всё, если говорить в отношении людей, что осталось от когда-то дышавшего жизнью, суетой и динамикой громадного мегаполиса. Плюс целое безбрежное море брошенных улиц, покрытых мусором, и таких же сирот-зданий, не видящих своими слепыми окнами-глазами никого, кроме бродяг, патрулей и мародёров.

К этому времени погода стала портиться, небо постепенно затягивало тёмными облаками. Я ещё больше удалился от шоссе, по ряду ориентиров поняв, что моя первая, конечно же, условная, контрольная точка скоро появится в пределах видимости. Это был мост железнодорожного полотна через овраг. Саму железную дорогу мне предстояло пересечь, однако просто взобраться на высоченную насыпь и таким образом перейти её не следовало, потому как она превосходно просматривалась по обе стороны на несколько километров. Лучше это было сделать на глубине оврага, под мостом, или в туннеле под насыпью, который должен был располагаться рядом с мостом и повстречаться мне раньше, чем овраг.

Вскоре я увидел проржавевшую вагонетку без колёс, использовавшуюся когда-то раньше в качестве жилого помещения, скорее всего, строителями. Рядом с ней лежало несколько бетонных свай, наваленных друг на друга. Всё это говорило о том, что я на правильном пути. Чтобы не оставлять за своей спиной неприятную в данном случае неизвестность, я заглянул в вагонетку, но внутри, кроме нескольких пустых ящиков, покрытых пылью и ржавчиной, не было ничего. Двинулся дальше, то поднимаясь, то опускаясь по холмистой местности и внимательно озираясь вокруг, потому что количество кустов и деревьев вокруг уменьшилось и позволило просматривать местность на приличное расстояние.

«Всё-таки ничего страшного, почти то же, что и с инструктором, только надо привыкнуть к мысли, что его нет, – подумалось мне. – Теперь я не послушный юнга, а сам себе капитан», – однако эта мысль почему-то вызвала только вздох сожаления. К этому времени я увидел следующий ориентир – несколько построек из белого кирпича, скорее всего, бывших когда-то или складом, или элеватором. Это указывало на то, что было необходимо забирать влево к уже неплохо просматривающейся насыпи полотна и искать входа в туннель, – я решил идти именно им.

Едва сделав несколько шагов, я увидел начало туннеля. У его входа врастал в землю ЗИЛ, от которого мало что осталось, настолько он проржавел. Взглянув наверх, я понял, что этому способствовало то, что во время дождя на него с насыпи стекала вода. Почему-то как-то заныло, ёкнуло сердце, а установившееся было спокойное настроение ушло так быстро, как будто его не было и вовсе. Я остановился, вслушиваясь. Было тихо, разве что гораздо сильнее стал ветер, собиравший, похоже, тучи для хорошего дождя. Ещё раз оглядевшись, стараясь ступать как можно тише, я вошёл внутрь.

Было спокойно, на несколько мгновений я замер для того, чтобы привыкнуть к полумраку. Туннель изгибался, беря вправо, таким образом, я видел лишь узкую полоску света на другом конце. Он был пуст, и только в середине виднелись куски каких-то труб, пара железнодорожных контейнеров, обломки железобетонной арматуры. Я начал медленно двигаться вперёд. Дошёл до половины прохода. Вокруг по-прежнему царила тишина, изредка нарушаемая обыденными звуками извне, которые едва достигали моих ушей. Так я прошёл мимо массивного куска трубы. И только тогда, когда он закончился, увидел. Сначала молнией пронеслась неясная тень предположения, пойманная боковым зрением. Впечатление от прямого взгляда напоминало гром.

В первое мгновение я вздрогнул, правая рука сама устремилась к кобуре, но тут же, замедлив свой бег, повисла: было незачем. Между трубой и контейнером, к кускам железных прутьев арматуры был привязан истерзанный труп, практически весь покрытый засохшей кровью. Сначала мне стало немного дурно, в горле сам собой возник комок, а руки заходили ходуном. Но, овладев собой, я сделал несколько шагов к телу.

– Господи, – вырвалось у меня, когда все детали предстали передо мной в ужасающей, нагой достоверности. И не в силах более быть внутри, слёзы потекли у меня по щекам. – Родненькая моя! – обратился я к замученной девушке. Ноги и левая рука были привязаны какой-то замызганной верёвкой, найденной, видимо, поблизости, но правая рука была зафиксирована форменным ремнём Альянса, выдававшим виновников этой чудовищной жестокости. Всё это было сделано так, чтобы было удобнее насиловать.